Присев на скалу, Фальк достал из кармана захваченный с собой перочинный нож. Нашел то место, с которого открывалась потайная расщелина, и начал вырезать. Маленькими буквами: Э.Л.Л. Нож был тупым, и дело двигалось медленно, но он довел его до конца. Сел, откинувшись спиной на скалу, и отер со лба пот. Довольный своей работой, провел пальцем по вырезанным инициалам. От того, что он долго стоял на коленях, обожженная нога, казалось, опять была вся в огне.
Боль внезапно навела его на мысль. Кряхтя от натуги, он повернулся и запустил руку в расщелину, нащупывая старую зажигалку, которую оставил тут в прошлый раз. Ностальгия — это одно дело, но после недавних событий ему не хотелось вводить кого-либо в соблазн случайной находкой.
Фальк помнил, что засунул зажигалку достаточно глубоко, но сперва ему не удавалось нашарить здоровой рукой ничего, кроме пыли и листьев. Он потянулся глубже, напрягая пальцы. Указательным пальцем нащупал металл зажигалки, и в тот же момент его мизинец наткнулся на что-то мягкое, но плотное. Он рефлекторно отдернул руку, нечаянно оттолкнув зажигалку. Раздраженно потянулся под камень опять, и ему снова попался тот же самый предмет. Податливый, но грубый на ощупь и довольно крупный. Явно искусственный.
Фальк заглянул в расщелину. Не смог ничего разглядеть и было заколебался. Потом подумал о Люке, об Уитлэме, и об Элли, и обо всех этих людях, которые пострадали из-за похороненных кем-то тайн. Хватит.
Фальк сунул руку в расщелину и шарил там, пока ему не удалось как следует подцепить предмет. Потянул — предмет явно застрял, — потянул сильнее и хлопнулся на спину, когда то, что лежало внутри, внезапно освободилось. Предмет больно стукнул его по груди. Фальк посмотрел на то, что держал в руках, и чуть не ахнул. Это был фиолетовый рюкзак. Весь покрытый пылью и паутиной, но Фальк немедленно его узнал. Да если бы даже и не узнал, он все равно понял бы, кому принадлежала эта вещь. Кроме него, только один человек знал о расщелине в дереве-скале, и секрет этот утонул вместе с ней.
Фальк открыл рюкзак. Достал и положил на землю пару джинс, две футболки, джемпер, шляпу, нижнее белье, небольшую косметичку. Еще там был кошелек с закатанным в пластик удостоверением личности. Девушка на фотографии была немного похожа на Элли Дикон. «Шарна Макдональд», — было написано в карточке. Девятнадцать лет. Пачка денег — десятки, двадцатки, даже пара полтинников. Скудные, трудные сбережения.
На самом дне лежал еще один предмет, двадцать лет назад, при сборах, аккуратно завернутый в дождевик. Он взял его и долго просто держал в руках. Потрепанная обложка, загнутые уголки, но записи внутри — черным по белому — оставались все такими же четкими. И их можно было прочитать. Дневник Элли Дикон.
Он назвал ее именем ее матери, в тот раз, когда ударил впервые. Глаза у него были мутные, и ей было понятно, что слово выскользнуло случайно, скользкое, как масло, когда его кулак врезался ей в плечо. Он был пьян, ей было четырнадцать, на вид еще не женщина, но уже и не ребенок. Фотография ее матери давно уже исчезла с каминной полки, но ее черты, такие характерные, все равно были все время перед глазами обитателей фермы. Тем яснее, чем старше становилась ее дочь.
Он ударил ее тогда один раз. Потом, спустя долгое время, это случилось опять. Потом опять. И опять. Она попыталась было разбавить ему выпивку. Он понял сразу, с первого глотка, и больше этой ошибки она не совершала. Дома она носила топики, которые не скрывали ее синяки, но ее двоюродный брат Грант только включал телевизор погромче и делал ей замечание «не провоцировать своего старика». В школе дела шли все хуже. Если учителя и обращали на это внимание, то, как правило, отпускали только резкие замечания насчет ее неспособности сосредоточиться. Они никогда не спрашивали почему.
Элли сделалась молчаливее и открыла, наконец, для себя, что оба ее родителя находили в выпивке. Девочки, которых она считала подругами, начали странно на нее поглядывать и перешептываться за ее спиной. У них и у самих было достаточно проблем — кожа, вес, мальчики, — а тут еще Элли портит им репутацию. Пара тактических маневров в девичьем духе, и Элли обнаружила, что она, в общем-то, одна.
Как-то воскресным вечером она была в Сентинери-парке, одна. В сумке у нее была бутылка, и идти ей было особо некуда. И тут она заметила на скамейке две такие знакомые фигуры, смеющиеся тишком. Аарон и Люк. Элли Дикон охватило какое-то теплое чувство, будто она наткнулась на что-то давно забытое, но когда-то очень дорогое.
Всем им понадобилось привыкнуть к новому положению вещей. Мальчики смотрели на нее так, будто видят впервые. Но ей это нравилось. В ее жизни появилось два человека, которые, для разнообразия, делали то, что она им говорит, а не наоборот. И это ее полностью устраивало.
Когда они были помладше, ей больше нравился Люк, с его живостью и вечной бравадой, но теперь ее все больше тянуло к стеснительному и задумчивому Аарону. Конечно, Люк был совершенно не похож на ее отца и двоюродного брата, она это прекрасно понимала. Но все же никак не могла отделаться от чувства, будто где-то глубоко внутри он все же не так уж сильно от них отличается. Она чуть ли не с облегчением вздохнула, когда появилась ослепительная Гретчен с ее неотразимым зовом сирены и — по крайней мере отчасти — отвлекла на себя внимание Люка.
Некоторое время все было хорошо. Больше времени с друзьями — меньше времени дома. Она устроилась на работу и на горьком опыте научилась как следует прятать свои сбережения от отца и брата, вечно страдающих от нехватки наличных.
Она стала счастливей и забыла осторожность. Стала иногда отвечать. И вот она уже лежит лицом — которое в шестнадцать так напоминает лицо ее матери — в диванную подушку, язвительный рот наглухо заткнут, и никак не может вдохнуть. Когда он ее отпустил, она думала уже, что теряет сознание.
Месяц спустя она отчаянно цеплялась за руки отца, пытаясь содрать с лица грязное кухонное полотенце. Когда, наконец, он ее отпустил, то первый ее отчаянный вдох пах перегаром из его рта. Именно в этот день Элли Дикон бросила пить. Потому что в этот день она решила, что убежит. Не сразу, из огня да в полымя. Но скоро. А для этого ей понадобится ясная голова. Пока еще не поздно.
Катализатором стала одна темная ночь, когда она проснулась у себя в комнате от того, что он навалился на нее всем весом; его пальцы впивались в нее повсюду. Вспышка боли, и имя ее матери, промямленное ей в ухо. Наконец, какое счастье, ей удалось его оттолкнуть, и, уходя, он крепко приложил ее головой о спинку кровати. В утреннем свете она провела рукой по вмятине в изголовье кровати и потихоньку попыталась оттереть пятно крови с ковра. Болела голова. К горлу подкатили слезы. Она и не знала, где у нее болит сильнее всего.
Когда на следующий день Аарон нашел ту расщелину в дереве-скале, это было будто знак свыше. Беги. Тайное, никому не известное место, где можно спрятать рюкзак. Идеально. Впустив в себя искорку надежды, она поглядела Аарону в лицо и впервые поняла, насколько сильно ей будет его не хватать.
Они поцеловались, и ей было лучше, чем она когда-либо надеялась. Пока он не прикоснулся к ее затылку. Она дернулась от боли. Подняла взгляд и увидела, какое смятенное у него стало лицо. В тот момент она ненавидела отца, пожалуй, сильнее, чем когда-либо.
Ей так хотелось сказать Аарону. Много раз. Но из всех эмоций, кипевших внутри Элли Дикон, самой сильной был страх.
Она знала, что не одинока в своем страхе перед ее отцом. За любой направленный против него поступок, реальный или воображаемый, он мстил, быстро и жестоко. Ей случалось видеть, как он сыплет угрозами, а потом их осуществляет. Делает так, чтобы люди были ему обязаны. Отравляет поля. Давит машиной собак. Если смотреть правде в глаза, Элли Дикон знала: она не может положиться ни на одного человека в Кайверре. Никто не осмелится выступить против ее отца.
Поэтому она придумала план. Подсчитала накопленные деньги и потихоньку собрала рюкзак. Спрятала у реки, там, где вещи точно никто не найдет. Они будут ждать ее там, когда она будет готова. Зарезервировала номер в мотеле за три города от Кайверры. Ее спросили, на чье имя зарезервировать номер, и она автоматически назвала то единственное имя, которое ассоциировалось у нее с безопасностью. Фальк.
Она написала имя и выбранную ею дату на клочке бумаги и сунула в задний карман джинсов. Талисман на удачу. Памятка, чтобы не сдаваться. Ей придется бежать, но шанс у нее будет только один. Если папа узнает, он меня убьет.
Это были последние слова, написанные ею в дневнике.
Когда Дикон вошел в дом, обедом там и не пахло, и он ощутил вспышку раздражения. Прицельным пинком он сбросил с дивана ноги племянника, обутые в башмаки.
— И где, на хрен, жратва?
— Элли еще со школы не вернулась.
Дикон выудил банку пива из упаковки, стоявшей у Гранта под боком, и прошел внутрь дома. Стоя на пороге спальни дочери, Дикон глотнул из банки. Это была не первая его банка за день. И не вторая.
Его взгляд метнулся к кровати. Вмятина в изголовье, темное пятно внизу, на розовом ковре. Дикон ощутил, как в животе тяжелеет холодный ком. Здесь случилось что-то плохое. Он все смотрел на вмятину в изголовье кровати, и из глубин памяти начало было выползать странное, кошмарное воспоминание. Он сделал долгий глоток, потом еще один, еще и еще, пока воспоминание не скрылось опять в туманной глубине. Вместо этого он позволил алкоголю разнести по венам щупальца гнева.
Его дочь уже должна была быть здесь, а ее нет. Она должна была быть здесь, с ним. Может, она запаздывает, едва прошептал голос разума. Но нет, видел он этот взгляд, которым она смотрела на него в последнее время. Он прекрасно знал этот взгляд. Тот же взгляд, который он видел уже пять лет назад. Взгляд, который говорил: «Ну все. Прощай».
Внутри у него поднялась обжигающая, ядовитая волна, и вот он уже пинком распахивает дверцы платяного шкафа. Рюкзака на обычном месте нет. Пустые места на полках, среди аккуратно сложенной стопочками одежды. О, Дикон знал эти признаки. Все эти штучки у него за спиной. Секреты. Один раз он их уже упустил. Больше этого не повторится. Один за другим он опустошал ящики на пол, капая на пол пивом, роясь в поисках подсказок. Вдруг он замер. Его пронзила холодная уверенность: он знал, где она. В том самом месте, куда бегала ее гребаная мать.
Сучка, маленькая сучка.
Шатаясь, он вернулся в гостиную, вздернул протестующего Гранта на ноги и сунул ему ключи от машины.
— Мы едем за Элли. Ты поведешь.
Сучка, маленькая сучка.
Они прихватили с собой еще пару жестянок, на дорожку. Солнце уже наливалось оранжевым, когда они тряслись по проселку по направлению к дому Фальков.
— Вон она, — ткнул пальцем Дикон. — К реке идет.
— Ни хрена не вижу, — нахмурился Грант, но пикап остановил.
Дикон выскочил из машины и бросился через поле, потом по дорожке под деревьями, далеко обогнав племянника. Он бежал, спотыкаясь, и глаза у него застилала красная пелена.
Когда он ее догнал, она стояла, наклонившись к дереву странной формы. Элли слишком поздно услышала шум и подняла глаза. Идеальное «о» ее раскрытого в удивлении рта исказилось, когда он схватил ее за волосы, и она закричала.
Сучка, маленькая сучка.
Нет, она не уедет. В этот раз, на хрен, она никуда не уедет. Но она все извивалась, и ее трудно было держать. Так что он стукнул ее как следует по затылку. Не удержавшись на ногах, она со стоном упала назад, на самый берег реки, так, что затылок и плечи окунулись в темную воду. Она глядела на него тем взглядом, который был так хорошо ему известен, и он ударил ее в подбородок, так, чтобы вода закрыла это лицо.
Когда она поняла, что происходит, она пыталась бороться. Он, не отрываясь, глядел в свои собственные глаза, отражавшиеся в темной воде, и держал ее крепче.
Ему пришлось пообещать Гранту ферму, пока они собирали по берегу камни, чтобы нагрузить ей карманы, а то она все время всплывала. Выбора у него не было. Особенно когда племянник нашел ту записку с именем Фалька у нее в кармане. И сообразил, что полезно будет оставить этот предмет у Элли в комнате. Они искали, пока не стало совсем темно, но рюкзак так и не нашли.
И только потом, гораздо позже, когда он лежал той ночью один — и еще многими, многими ночами, — Мэл Дикон гадал, действительно ли он собирался удерживать свою дочь под водой так долго.
Если папа узнает, он меня убьет.