Джейн Харпер

Засуха

Роман

Пролог

Ферма и раньше видела смерть, а мухи дискриминации не признают. Для них нет особой разницы между тушей и трупом.

Тем летом засуха избаловала мух обилием выбора. Они разборчиво выискивали немигающие глаза и мокнущие раны, истощенный скот Кайверры все продолжал падать под пулями фермеров. Нет дождя — нет корма. А отсутствие корма означало трудные решения, в то время как маленький городишко день за днем плавился под обжигающе-голубыми небесами.

— Погода переломится, — говорили фермеры, а месяцы, один за другим, складывались в год, а потом и во второй. Они все повторяли эти слова друг другу, вслух, как мантру. И — шепотом — про себя, как молитву.

Но синоптики Мельбурна придерживались иного мнения. Облаченные в костюмы, исполненные сочувствия, они вскользь упоминали о засухе, стоя в кондиционированной студии часов около шести вечера. Худшие погодные условия за сто лет. Подтверждено официально. У погодных условий было имя, которое до сих пор не совсем было понятно, как произносить. Эль Ниньо.

По крайней мере, мухи были довольны. Хотя сегодняшние их находки были необычны. Не такие крупные, и с гладкостью плоти. Да какая разница. В главном различий не было. Пустые глаза. Влажные раны.

Самым свежим был труп на поляне. Мухам потребовалось чуть больше времени, чтобы отыскать те два, что были внутри дома, хотя дверь была гостеприимно распахнута. Те, что отправились на разведку вглубь дома, миновав угощение в прихожей, были вознаграждены, обнаружив еще одно в спальне. Это, второе, было не таким крупным, но зато и конкуренции было поменьше.

Явившись первыми, довольные мухи роились на жаре, а кровь разливалась, застывая черными лужами на плитке и на ковре. Снаружи, под палящими лучами солнца, на сушилке-вертушке неподвижно висело белье, сухое и твердое, как кость. Брошенный детский самокат валялся на выложенной камнями дорожке. В радиусе километра от фермы билось всего одно человеческое сердце.

Поэтому никто не отозвался, когда в глубине дома начал плакать младенец.

Глава первая

Даже тем, чья тень не падала на порог церкви от одного Рождества до другого, было ясно: мест, чтобы всем рассесться, на этой панихиде не хватит. У входа уже образовалась небольшая черно-серая пробка, когда Аарон Фальк подъехал в облаке пыли и осыпавшихся листьев.

Собравшиеся соседи теснились на крыльце, стараясь незаметно оттереть друг друга локтями; образовав воронку, толпа постепенно всасывалась в церковь. Напротив, через дорогу, роились репортеры.

Фальк припарковал свой седан рядом с чьим-то пикапом, тоже видавшим виды, и заглушил мотор. Подребезжав напоследок, кондиционер умолк, и салон немедленно начал нагреваться. Фальк позволил себе лишнюю секунду, чтобы оглядеть толпу, хотя на самом деле времени у него не было. Он еле тащился от самого Мельбурна, умудрившись растянуть пятичасовую поездку до шести часов с небольшим. Довольный, что не заметил ни единого знакомого лица, он выбрался из машины. Предвечерняя жара обернулась вокруг него, как душное одеяло. Рывком отворив заднюю дверь и попутно обжегшись, он достал из машины пиджак. Поколебавшись, прихватил с заднего сиденья и шляпу. Широкополая коричневая шляпа совсем не сочеталась с его черным костюмом. Но, будучи обладателем синевато-белой кожи цвета снятого молока, которая на шесть месяцев в году покрывалась канцерогенного вида веснушками, Фальк был внутренне готов к последствиям нарушения дресс-кода.

Ему, бледному с рождения, с короткой щетиной светлых, почти белых волос и невидимыми ресницами, часто казалось, что вот уже тридцать шесть лет австралийское солнце пытается что-то до него донести. Послание это проще было игнорировать среди длинных теней Мельбурна, чем в Кайверре, где тень была преходящей роскошью.

Фальк быстро глянул на дорогу, ведущую обратно из города, потом — на часы. Панихида, поминки, одна ночь — и его здесь нет. Восемнадцать часов, подсчитал он. Не больше. Ухватившись за эту мысль, он двинулся к толпе у входа, придерживая одной рукой шляпу: внезапный порыв горячего ветра заставил плясать подолы.

Внутри церковь оказалась даже меньше, чем ему помнилось. Стиснутый плечами незнакомых ему людей, Фальк позволил течению отнести себя вглубь. Он приметил свободное местечко у стены и устремился к нему, втиснувшись рядом с фермером в туго обтягивающей живот рубашке. Тот кивнул ему, а потом вновь уставился прямо перед собой. Рукава у него замялись в локтях: их явно недавно подворачивали.

Фальк снял шляпу и начал потихоньку обмахиваться. Не удержавшись, огляделся по сторонам. Лица, которые поначалу казались незнакомыми, вдруг словно попали в фокус, и он ощутил — вопреки всякой логике — порыв удивления, натыкаясь взглядом на морщинки, седые пряди и лишние килограммы.

Мужчина постарше, сидевший двумя рядами ближе к выходу, поймал взгляд Фалька, кивнул, и они обменялись печальными улыбками. Как же его звали? Фальк попытался вспомнить. Сосредоточиться никак не удавалось. Вроде учитель. Фальку почти удавалось представить его себе у доски, перед классом, как он бодро пытается вселить в скучающих тинейджеров интерес к географии, или к поделкам из дерева, или к чему там еще. Но воспоминание продолжало ускользать.

Мужчина кивнул на скамью рядом, давая понять, что мог бы подвинуться, но Фальк вежливо покачал головой и опять отвернулся. Он старался избегать вежливых разговоров даже в самой располагающей обстановке. А эту обстановку назвать располагающей было трудно.

Господи, каким же маленьким был тот гробик в середине. То, что он стоял между двумя гробами обычного размера, только ухудшало дело. Если это дело вообще можно было ухудшить. Детишки помладше, с аккуратно зализанными волосами, теребили взрослых: «Смотри, пап, тот ящик, там цвета нашей команды». Ребята постарше, которые уже понимали, что находится внутри, просто смотрели на гроб в испуганном молчании, ерзая в душной школьной форме, и то и дело придвигались поближе к матерям.

С увеличенной фотографии над гробами глядела вниз, на собравшихся, семья из четырех человек. Чересчур широкие улыбки дробились на пиксели. Снимок был знаком Фальку по новостям. Журналисты им пользовались постоянно.

Под фотографией живыми цветами были выложены имена погибших. Люк. Карен. Билли.

Фальк посмотрел на портрет Люка. В густых черных волосах проглядывала непривычная полоска проседи, и все же он выглядел лучше, чем большинство мужчин по ту сторону тридцати пяти. На вид он был старше, чем помнилось Фальку, но все-таки пять лет прошло. Уверенная ухмылка осталась неизменной, равно как и знающий взгляд. «Прекрасно сохранился», — вот что первым делом приходило на ум. Три гроба утверждали обратное.

— Кошмарная трагедия, — прозвучал голос соседа-фермера. Словно ниоткуда. Руки скрещены на груди, кулаки крепко зажаты под мышками.

— Да, — сказал Фальк.

— Вы их хорошо знали?

— Не особенно. Только Люка… — на одно головокружительное мгновение Фальк заколебался, не зная, какое определение дать человеку, лежащему в самом большом из гробов. Лихорадочно шаря в уме, он натыкался только на расхожие газетные клише. — …Отца, — закончил он, наконец. — Мы с ним раньше дружили, когда были помоложе.

— Ну да. Мне известно, кто такой Люк Хэдлер. Думаю, теперь это каждому известно. Вы ведь все еще здесь живете, в округе? — Фермер чуть развернулся к Фальку всем своим крупным телом и впервые поглядел на него как следует.

— Нет. И давно уже.

— Н-да. Но такое ощущение, что я вас уже где-то видел. — Фермер нахмурился, пытаясь определить, кто перед ним такой. — Эй, вы ведь не один из этих сволочных журналистов?